Кусочек из текста, написанного моим отцом(скоро будет 10 лет, как он умер)

Я его десять лет назад убедил написать то, что он помнит о родственниках - казаках, объяснив это тем, что люди - это те, кто знают своих родственников более, чем в 3-х поколениях: Мой прадед Павел Васильевич Юрченко был из обедневшей ветви, которая занялась хлебопашеством. В селе Журавке его до сих пор помнят как святого. Был церковным старостой. Мужики соберутся на сходку, орут: "На горе дорогу размыло, возы переворачиваются! Куда начальство смотрит!?" Он тоже начальство, но молчит. А на рассвете запрягает телегу, собирает камни, везёт на гору, бутит промоину, исправляет дорогу. Не проходил мимо любого общественного непорядка. Забор ли покосился - поправит, лужа разлилась - устроит сток. Всё это молча, без нотаций. Как-то родственники пристали к нему: "Ты при церковной кассе, неужели не брал? Все воруют!" Смутился, покраснел: "Грешен, взял один раз три рубли, коныняжку купыв." Врать не умел, либо считал это ещё более тяжким грехом. Не одобрял тягу внука, моего будущего отца, к образованию. Говорил: "Лучше всех живётся мужику. Сена накосил, хлеб убрал, а зимой лежи на печи, да плюй в потолок…" Мой дед Василий Павлович Юрченко представлял самый сильный тип мужчины - невысокий, кряжистый, широкоплечий. Он взял в жёны Марию Михайловну Веснину из богатого рода, с рязанскими корнями. Дед объяснял мне свой выбор заботой о потомстве - уж очень сильные и красивые мужики в этом роду. Василий Павлович был гордым человеком. Женившись на богатой, хотел компенсировать "неравенство" умным хозяйствованием, быстро разбогатеть. Разгульное поколение в роду опять сменялось накопительским. Но его стремление подорвала коллективизация… В своём первенце, Иване, моём будущем отце, он видел помощника и преемника в хозяйстве. Однако у Марии Михайловны был властный характер, она решительно заявила: "Дать образование ". По сёлам начали ездить бригады большевистских функционеров, собирать сходки, агитировать за колхоз. После политического многословия поднимался Василий Павлович и заявлял: "Хозяйствовать умеем, страну кормим, а начальства нам не надо!" Журавка не шла в колхоз. Так повторялось несколько раз. Начальству это надоело. Василия Павловича со товарищи судили за антисоветскую пропаганду. Судья сказал:"Как же так, Василий Павлович, ваш брат председатель губисполкома, а вы против советской власти…" Ему давали подсказку - покаяться. Ответил: "Нет у меня такого брата!" Мне объяснял: " Не мог по другому. Я подбил людей держаться. А теперь их в лагерь, а меня на свободу?" Потом, когда от голода умерли два его маленьких сына, всю жизнь мучился за эту свою принципиальность… Когда умирали младенцы, его жена крикнула: " Ни дна ему, ни покрышки за его норов!" Он пережил неразрешимое душевное противоречие… С трёх сторон лагерь был огорожен колючей проволокой и вышками с охраной. С четвёртой стороны - непроходимая топь, за ней вдалеке - насыпь железной дороги, где ходили охранники с собаками. Рубили лес. Заключённый, не выполнивший норму, не получал пайку хлеба. На одной баланде он имел мало шансов выполнить норму на следующий день… Первыми, как рассказывал дед, начали умирать высокие белые мужики. Василий Павлович сбил бригаду из родственников. "Сила была немереная, я дорабатывал за всех." Стал помогать другим, жалко было людей. Но бригада приказала: "Васька, за чужих не работай, ты нас должен кормить." Василий Павлович взорвался: "Я должен кормить вас, лоботрясов?! А кто кормит моих детей?!" И пошёл в трясину. Степняк оказался настолько силен и ловок, что перелез через непроходимое болото, вышел к насыпи железной дороги. "Вдруг два охранника с собакой. Я опять в болото. Собака почуяла, рвалась в мою сторону, но охранники не хотели рисковать, оттянули овчарку, пошли дальше. А тут товарняк. Я прицепился и поехал…" На остановках в сумерках выходил из вагона, просил кусочек хлеба у торговок. Давали. Долго добирался на перекладных до Минеральных Вод. Оттуда пешком в Журавку. "Подходил к селу, когда на горе показались телеги с людьми. Первое желание - спрятаться под мосточек. Но меня заметили, найдут. Будь что будет, пошёл прямо на них." Оказалось, начальство ехало на уездную конференцию. "Они поздоровались, а я не ответил, отвернул морду и прошёл мимо…" Больше к нему не прицеплялись. Видимо, решили, что оправдан, раз ведёт себя так гордо. Да и брат у него большой начальник… От греха подальше, перевёз семью в село Благодарное. Не разу в жизни не числился ни в колхозе, ни в советских предприятиях и организациях. На прокорм семьи зарабатывал индивидуально. Был универсал, мастер на все руки. Столяр, бондарь, плотник, строитель, механик. Сам изготовил большой токарный станок по дереву с ножным приводом. Коллективизация так обездолила русское население Северного Кавказа, что заказов не было. Пешком через Кавказский хребет много раз ходил в Грузию. Делал бочки для вина, Строил, зарабатывал. В Благодарном в те годы механической лесопилки ещё не было. Василий Павлович с напарником, балтийским матросом, заключали договоры на ручную распиловку брёвен на доски. Это - тяжелейшая работа. Но семья не бедствовала. В войну при отступлении подожгли элеватор. Дедушка успел навозить чуть пригоревшего зерна, сделать запас на тяжелые годы. Не курил. Я первый курящий в роду, да и то начал баловаться в Москве. Пил как древний грек - сухое вино разводил пополам с водой. Прекрасный винодел. Его "мушкатик" набирал предельную для сухого вина крепость в 16 градусов. Водку пил только в застольях с родственниками. Был весёлым тамадой, каждую чарку сопровождал шутками-прибаутками. Не пьянел. Василий Павлович сохранял в подвале до моего отпуска бочку солёных арбузов. Это - деликатес, самая вкусная закуска для вина. Говаривал: "Не пей от скуки, грешно. А когда сделал трудную работу, утри пот со лба и пей вино." Дед не прощал моему отцу отход от религиозности. Они любили друг друга, но жили в идеологическом конфликте. У деда - старая христианская психика, у отца - идеология эпохи Просвещения. Не безошибочная, конечно же… Меня дед принимал за единомышленника, я никогда не возражал его проповедям. К тому же Мария Михайловна научила меня, малыша, молить бога, чтобы отец вернулся с войны. "Ты безгрешный, боженька услышит тебя." Я истово молился. Отец пришёл без единого ранения, хотя однажды автоматная очередь прошила доски в сантиметре от его тела. Мария Михайловна восхитилась моим сыном Митей, когда его годовалого я привёз показать старикам. Вниз, на кухню вели деревянные ступеньки. Все дети падали, бывало много крику. А Митя лёг животиком на верхнюю ступеньку, осторожно нащупал ножкой следующую, переполз на неё, и так далее, благополучно спустился на кухню. Бабушка сказала: мудрый, как старик. Она организовала крещение Мити в Благодарненской церкви. Поп потребовал расписаться, что отец согласен на крещение. "У меня райком вот где сидит!" И похлопал по загривку. Я расписался, поп посмотрел с уважением. Тогда для многих это могло стать концом карьеры. … До сих пор моя душа согревается, когда вспоминаю просветлённые, любящие глаза Марии Михайловны. Когда мальчишкой я уезжал поступать в Московский Университет, дед сказал: "Хорошенько запомни: Юрченки никогда не были рабами!" И взял с меня зарок: не играй в карты, не трать казённые деньги, не пожелай чужой жены! Уже в хрущёвскую оттепель дед спросил: "Когда вы будете судить бандитов-большевиков из продотрядов? Они бабам груди резали, а мужикам ставили лампадку между ног. Выпытывали, где зерно. А те терпели, без хлеба дети помрут…" "Ещё рано об этом говорить" - ответил я. "Они перемрут до вашего суда" - сказал он с горечью… Самые бесчеловечные бандиты - это одержимые какой-нибудь идеей - религиозной, национальной, социальной… В 1956 году дед был архитектор и строитель отцовского дома в Северном. У него была Библия в кожаном переплёте, доставшаяся от отца, церковного старосты. В Библии - родословная от Хопра( все родственники с момента исхода с Хопра - река, приток Дона) на пожелтевших листах, написанная старинным почерком. Не могу простить себе, что не переписал. Молодость легкомысленна… Последний раз видел его когда ему было 84 года, разбитого параличом. Попросил вывести его на любимый виноградник. Смотрел, радовался. А потом: "Внучек, подержи мне (...) поссать. Какой я сильный мужик был! А теперь руки дрожат". Пожаловался: "Мне нужно иногда выпить своего винца, единственная радость осталась, а мамашка не даёт". Мамашка, моя крёстная мать, его старшая дочь Евдокия, сказала мне: "Живи здесь, ухаживай за дедом, и наливай винца. А у меня нет сил его ворочать, когда он обмочится". Я попросил передать мне как старшему в роду Библию и две старинные иконы. Он сказал: "Когда мамашка умрёт, забирай". При кончине Евдокии Васильевны я был в Москве, мне даже не сообщили. По благодарненскому обычаю иконы и Библию раздали верующим старичкам. Так всё и пропало… У меня в жизни пропадало всё. Неужели судьба ничего не вернёт?…